Убегая на Запад, всякий восточноевропейский режиссер несет с собой заветную правду о коммунистическом произволе. И добежав, с ужасом видит, что Западу его правда не нужна. Запад не понимает и не хочет понимать, что такое очередь и что такое колбаса. Западу не объяснишь, что значит характеристика в Болгарию, час пик в метро, туалет плацкартного вагона, радость добычи консервированного компота "Хунгарплод", барин-официант, лысая резина, портвейн "Сахра", сменная обувь, черная суббота, "за мной не занимать" и "больше двух в одни руки не давать". Запад справедливо видит в этом не страдания, а мелкие бытовые неурядицы, которые русские с поляками и венграми выдумали себе сами. потому что не верят в Бога и не любят работать, а любят ждать милостей от природы в лице общенародного государства. А при словах "тоталитарный произвол" Запад представляет себе площадь Тяньаньмэнь размером с четверть суши, танки, надвигающиеся сквозь вьюгу на цепочки диссидентов со свечками, толпы голодных, дерущиеся за ржаную краюшку, обыски-аресты, нетопленые дома и сплошные алые погоны на улицах.
Сообразив это, восточноевропейский режиссер ложится лицом к стенке в полной прострации. Последний голод он испытал в эвакуации в Куйбышеве, когда была война и вся Европа не больно жировала. Танки на улицах видел единожды во время репетиции ноябрьского парада и вместе со всеми радостно им помахал. Диссидентов со свечками не встречал ни разу, но от людей слышал, что они есть в количестве 12 человек (выйдя из застенков, диссиденты со свечками разоблачили эту клевету и доказали, что их было 26). Единственный знакомый гэбэшник не бил его томом БСЭ по пальцам, не срывал ногти и не гонял голым по морозу, а вежливо и скучно расспрашивал, кто в отделе чем дышит - и не для того, чтобы в случае чего срывать им ногти, а только в видах лишения праздничного заказа с икрой и витаминами.
Таким образом, все его страдания - блеф, пшик, мытарства зощенковской букашки, которой недоложили пирожного. Оказывается, в сравнении с Чили, Камбоджей, Анголой и ЮАР он прожил сытую, свободную и радостную жизнь, нуждаясь не в необходимом, а во вкусном и красивом. Оказывается, его горе дефицита женских сапог не продается. Вот тебе сапоги - и отвяжись
Тогда восточноевропейский режиссер принимается торговать дутым страданием. В кино о России, Польше, Венгрии начинаются танки, метели, голод, госбезопасность, гигантские портреты генсека на фасадах театров, карлики-убийцы и волчий вой за углом. И армия на броневиках разгоняет рок-дискотеку («Тоталитарный рок-н-ролл»). И тысячи верующих идут молиться в храм, а мордатый-бородатый русский генерал в исполнении Алексея Петренко (стыдно-с, Алексей Васильевич, нехорошо!) давит и давит их за это танками («Свеча на ветру»). И рус-Иван отнимает последнее («Дневник для моих родителей»). И Запад это хавает, принимая за чистую монету.
Денис Горелов, кинокритик
